Новый день – суббота. Утреннее мытье, можно сказать ритуальное. Ручей (к стыду своему, не знаю, как он называется^[1]) каждое утро из-за непрекращающихся дождей превращается в полноводную реку. Там у спуска есть промятое герцогской попой местечко, шлепаемся в него, как в ванну. Только надо упереться ногой в перекинутое поперек бревно, чтобы не унесло течением.

Мы с Ильей отправлены на большую дорогу за скамейкой! Уж не знаю, что за судьбоносная роль предназначена скамейке в нашем лагере, однако мы идем. На поле туман, на дороге автобусы – из Крыма, Самары, Москвы, Минска и от какого-то кадетского корпуса. Сами кадеты в огромных камуфлированных бушлатах носятся по скату дороги. Получив скамейку, мы с Ильей наблюдаем необычное скопление только что приехавшей на поле франко-легкой пехоты. Это общество стаскивает с себя башмаки и гетры, закатывает свежестиранные и выглаженные штаны и вот так, по росе, т.е. по грязи, семенит к лагерю. Мы – я, Илья и скамейка пристраиваемся в хвост голоногой компании.

Прекрасно – утро, туман, голые грязные пятки, скамейка.

«Ура! Наконец-то наш любимый дядя Федор приехал!» Вы понимаете о ком я ? Да, да, да, наш любимый вахмистр Жан Ланкин прибыть изволил. Да с ним вместе Наташа и Ваня, да товару всякого, да провизии на многие тысячи! В нашем полку, как говорится, прибыло. Правда, ребята говорят и о потерях. В городе Астрахань, с жестокой простудой свалился любезный сердцу нашему, почтенный «антиквафен», он же Немчинов Владимир (отчество). Скорбим о его участи. Но и пополнение наше скоро явиться. Пополнение сие состоит из двух хорошеньких Ваниных родственниц, спешащих посмотреть бородинское шоу-действо, а также из горячо любимого всеми омского фузилера Сафронова, знаемого всеми под псевдонимом Сафро. Кстати, вот он – легок на помине. С огромным рюкзаком выруливает из огромной лужи и скоро будет тут, так сказать, в своих владениях. Еще в эпоху больших дождей и слякоти мы с Герцогом вырыли глубокий ров вокруг палатки (тут же заполнившийся водой), напустили туда лягушек, пиявок развели, перекинули мост и поставили табличку «Шато Saint-Жан». Значит, почти все дома и значит почти можно начинать.

Итак, для начала ввели мы Жанкина в курс дела, чем сильно его огорчили. Он, наивный, и не подозревал, в какое жестокое кирасирское рабство мы попали. Дежурства по конюшне, ночное бодрствование, общий котел и костер и самое главное (о ужас!) – невозможность пригласить кого-либо из знакомых (а у нас их очень много - все поле) к себе на огонек: Лагерь-то кирасирский. После сей горькой правды его серебряные вахмистрские нашивки как-то сразу потемнели и облупились от обиды. Как же так?! Царь я или не царь? А если не царь, то кто же? Кто?! Мы бы ответили – кто, но на сей раз удержались в рамках приличий.

[1] Впрочем, оказалось, что не знаю этого не только я. До сих пор ведутся бурные споры, что же это за ручей. Кто-то утверждает, что это Семеновский ручей, а кто-то – Колочь. Вот, блин, историки хреновы!

В субботу днем мы всем скопом поперли к памятнику павшим Великой армии, на репетицию завтрашней церемонии. Мы оделись во все свои шикарные «блестки». Я, правда, остался в грязных холщовых штанах, решив все же поберечь парадные кюлоты и сапоги, а также новый чепрак. Уж очень стремно выглядит ныне Бородинское поле. Почтенный Луиджи – вахмистр и орлоносец кирасир, показал свой новый, отлично сработанный темляк. Вот это штука! Темляк весь в золотом шитье с золотыми гайками и бахромой. Уникальная вещь, сделана точно по музейным образцам. Тут же рядом наряжался Вадим, которому не успели сделать эполеты, и Костя Пакин отдал ему свои вахмистрские, серебряные с красными просветами. И все бы хорошо, если бы не бдительность начальства. Нельзя же, понимаешь, допустить, чтобы каждый напяливал на себя незаслуженные «галуны». Так что остался Вадик без Костиных эполет, но сфотографироваться в них он-таки успел. Прибыли мы на репетицию церемонии, распределили роли и получили награды... разумеется не все. Пользуясь моментом, наш гранд-папа наградил самых достойных. Самое курьезное награждение – это производство Лассаля в капитаны! А стал он им на том основании, что являлся чуть ли не первым солдатом «Империи»^[2] и имеет за своими плечами вот уже 27 порочных лет выслуги. Когда-то давным-давно, он уже был капитаном, правда не долго. За какие-то «лассальности» Сир разжаловал его чуть ли не до амебы – одноклеточного существа. Впрочем и сейчас только Сировская выдержка (?) или даже не знаю что, не позволила разжаловать новоиспеченного обратно. Поскольку вел новоиспеченный себя, откровенно говоря, уж слишком по-свински. «Эх, меня бы кто-нибудь хоть чем-нибудь наградил. Я ведь такой хороший».

Мы с Жаном тем временем находились в кирасирском строю. И все бы хорошо, кирасирский строй всегда хорошо, а с нами, льщу себя надеждой, еще лучше. Да примостился тут к нам сзади польский улан. Улан-то ладно, а вот его вороной жеребец измотал нам все нервы – обезьяна! Тоже мне, сексуально озабоченный крендель, валерьянку надо пить ежели такие страсти в организме творятся! Жановская Грация, как пробка из бутылки, вон из строя как только уланский упырь хрюкнет что-нибудь очередное про любовь и чувства и начнет подбираться к лакомой попке. А заодно с Грацией и мой рыжий оболтус порывался бежать, куда глаза глядят. Ну, я понимаю Грация, она же девушка порядочная, ну, а мой то, что за попу хватается? Он же мерин со стажем, ему-то чего бояться? У него в жизни овес да навоз и никакого секса, все в прошлом. Так уж мы с Жано набегались от этого похотливого чернокожего, превращая кирасирский строй в фарс! Тут подъехал к нам папаша Сэн, оценил командирским оком, так сказать, узрел ситуацию в плоскости, грозящей изнасилованием молодых кадров и выдал следующие: - Прошкин! (это к улану на вороном) Прошкин! Ты что ж смущаешь моих мальчиков? После сей тирады господин Прошкин (кстати, он получил новый чин) таки заставил жеребца втянуть безобразно разгулявшуюся «фантазию» обратно в организм и довольствоваться пассивным наблюдением со стороны рыжих хвостатых поп наших славных коняжек. И чтоб ни звука! В общем, жить стало легче.

Постепенно репетиция церемонии и раздача чинов, крестов, лент, звонких титулов, денежных рент и табакерок с алмазами сошла на нет. Люди запомнили свои завтрашние места и действия. Место, где будет стоять, приедующий завтра почтить память павших, военный атташе Франции, помечено крестом, а где будет стоять Алиса – директор Бородинского музея, полным несостоявшимся нулем. После всего этого был объявлен всеобщий перекур. Пехота радостно забалагурила, составила пирамидами ружья и живописно развалилась на травке. Ну а мы, люди лошадные, решили поехать в поле, поатаковать в галопе на просторе. Целью атаки была выбрана одиноко пасущаяся бородинская корова. Флегматичная цель находилась от нас в метрах 500. И вот мы выстроились - волевые мужчины подобрали поводья, распушили ягодицы, дабы поудобней усесться в седле, и – все готовы? – поехали! Рысь! Хрипопупит Олина труба – это сигнал атаки. Палаши вперед – сталь сверкает на солнце! Мы разгоняемся и... - Галоп! От щенячьего восторга хочется немного пошалить, что-нибудь крикнуть этакое. Допустим: эге-гей, пара-бам, твою мать! Держать равнение! Жано, раскрепощенная натура, не удержался и крикнул. Опускаю его выкрик, нет, не потому что он не приличный, просто его крик тяжело изобразить на бумаге.

Впечатление, произведенное нашей атакой, топотом копыт, сверканием палашей и Жановским молодецким криком, на корову было чересчур сильным. Сначала она повернула к нам свою флегматичную морду, а через миг я уже видел только яркое розовое вымя в беспрерывном маятниковом движении. Если бы не петля повода и крепко вбитый кол, то корова через четверть часа оказалась бы где-нибудь в районе Белорусского вокзала, громко переводя дух и высматривая нас на горизонте, поднося козырьком копыто к глазам: не гонятся ли за ней, часом, эти психи бонапартисты?

Не гонятся, не гонятся. Но хохотали мы долго. Дорсен, кстати, рассказывал такой случай. Как-то он разговорился с одной бородинской бабушкой, не приносят ли местному населению беспокойства наши ежегодные баталии. – Нет, сынок, не приносят. Только у нас, сынок, пока вы тут воюете, коровы перестают доиться. Еще бы! Как я их понимаю. Я бы тоже перестал доиться в такой кутерьме и грохоте! Превратили исторический заповедник, в Бог знает что. Дойка – это вещь творческая, можно сказать, интимная, а тут такое!

Уланы 6-го последовали нашему примеру, нет-нет корова тут не при чем. Они тоже выехали поманеврировать. А впереди, явно терзаемый какой-то гадостью, к нам мчался Сирский. И началось! – Что это такое?! Что за идиотские крики в строю?! Это атака или пам-пара-бам?!

После «взгретия» и выпуска паров начальство стало милостиво учить нас правильно маневрировать на поле. Т.е. направило учение в нужное русло. Построение, атака линией, объезд каре. Но все равно, несмотря ни на что, ни на ругань, ни на крики, ни на сложности, вот так носиться по полю, громыхая палашом – это одно сплошное удовольствие. В особенно бурное волнение привела меня учебная атака и сшибка с нашими уланами. Ух, лихо! Как это они нас, потом мы их! Уланы – молодцы – отлично съезжены, может быть даже лучше, чем мы.

Как приятно: сколько мы были на лошади? Часа 3-4... Так вот, как приятно слезть с лошади и встать на твердую землю, а лучше даже посидеть и выпить пива. Как приятно вылезти из запотевших шмоток и снять тяжелую каску, посмотреть на нее и швырнуть куда-нибудь подальше, в палатку. И наконец-то закурить. Курить, курить... Вот это счастье! Затянусь – ах, как это иногда хорошо и полезно. А знаете, как выглядит походка усталого ковбоя? Лучше вам этого и не знать: а то увидев, вы еще, чего доброго подумаете, что ковбой не успел добежать до туалета. Именно так мы сейчас и ходим. Папаша Сэн, кстати, рассказал еще одну смешную байку: раньше служил он в артиллерии у Д’Абовиля. Ну и вот, как-то хорошо подвыпившим пушкарям вздумалось пострелять из пушки, ночью. Зарядили они пушку и давай шмалять, весело-озорно! А потом кто-то в шутку зарядил ствол теннисными мячиками (интересно, кто и зачем взял на Бородино теннисные мячики?) и тудух! Смотрят, летят родимые, полыхают яркими кометами по ночному небу. Красота! А потом присмотрелись, куда летят – мама моя, прямо в деревню! В деревне завизжала тамошняя живность. Только бы никого не убило! Рассказывали потом, что такой вот горящий мяч протаранил стекло в сельском доме.

- Хорошо еще, что мячом запустили, а то ведь могли бы и ядром пульнуть, вон, как веселятся ироды!

Наступил вечер. Мы с Герцогом ночью с 2-х до 4-х дежурили по конюшне. В 4 будим Жанкина и Ваню, и они дежурят до шести. Жанкин недоволен, бурчит что-то о вечном кирасирском рабстве.

[2] Империя – полулегальная (все-таки советские времена) организация. Предтеча нынешней Военно-исторической ассоциации России.

Мы идем на Катино шоу – шоу маркитанток. Декорации шоу приятно удивляют. Во-первых, это шалаш. Не такой, как в Разливе, у Ленина, а гораздо скромнее, классический, маленький, солдатский шалаш. Поверх него натянуты веревки с женским бельем 19 века! Рядом с шалашом фрагмент плетня с отлично оформленными акварельками и гравюрами из походной жизни наполеоновской эпохи. В общем, все подобрано антуражно и со вкусом. Теперь, что касательно самого шоу. Смысл его в нанесении с помощью красок, смекалки и художественного таланта девушек (Кати и компании) различных ран и увечий желающим. Пожалуйста, подходите! Нанесем любые раны! Недорого, увечье ядром – бутылка водки. Не поняли? Сейчас объясню: допустим, хотите вы украсить свой воинский костюм какой-нибудь эксклюзивной раной, предположим парой картечных дыр или нет, сабельный удар. Очень просто, ваша рубашка, которая, между прочим, не простая гражданская в горошек, а если не жалко, то и мундир, аккуратно разрезается ножницами и с помощью французских красок по ткани и художественного умения, наносится великолепно запекшаяся кровь. Кровь действительна и несмываема в течение 5 лет! Остается только найти какую-нибудь грязную одинокую тряпку и перевязать ей свою ново полученную рану. И вот у вас кровавая рана, говорящая, нет, орущая каждому встречному и поперечному, какой же вы геройский, на самом деле, реконструктор! Короче, пожалуйте и заказывайте, картечные, пулевые, недорогие ранения со скидкой! Хотите контузию? Отлично, сделаем. Дешевые оторванные конечности, осколки гранат и по желанию, если хотите, со следами отчаянной дизентерии. Отрадно думать, что придумала это шоу – торговлю увечьями штинская Катя и ее подруги.

– Что же ты, Сережа, не закажешь себе рану?

– Катенька, я бы лучше заказал вам вон те шерстяные чулки, что висят под вашим шалашом. Только не подумайте, что я фетишист! Хотя, впрочем, думайте, что хотите. Мне все равно. Чулки эти шерстяные, полосатые, чуть ли не подлинные. Такие у нас в стране и не найдешь. Я бы их может в рамку под стекло поместил. И надпись памятную написал: «шоу маркитанток, Бородино 2003».

Поскольку разговор зашел о девушках, хочется рассказать о Ваниных сестрах, которые приехали этим вечером. Я назвал их сестрами – это не совсем так. Одна из них была сестрой, другая – ее подругой (хотя, кто из них сестра, а кто подруга, я так и не понял), а с ней еще и два мальчугана. Видимо, тоже друзья-приятели. Однако, весь этот табор кирасиры запретили нам расположить в лагере. В принципе – правильно, т.к. лагерь постепенно переполнялся праздношатающимся людом. С другой стороны, мы бы и не смогли расположить их у себя, в палатке просто не хватило бы места. Несмотря на то, что палатка у нас армейская 12- местная, а нас всего шесть! Сам не понимаю, как это у нас так получается? Места в ней даже для 2-рублевой монетки нет, не то что для двух девушек. Хотя девушек я бы разместил, а вот мальчиков куда девать? Положить их на входе, на свежем воздухе, как двух верных сторожевых дворняжек?! Да нет, пожалуй, обидятся. В общем, слава Богу, палатка у них была своя, туристическая. И поместили мы всю четверку в лагере легкачей, и пошли показывать им местные достопримечательности. А начались эти самые достопримечательности с великолепного салюта. Стало быстро темнеть и над покрытым леском оврагом, разделяющем французов от русских взметнулось много разноцветных огней. Потом они стали рваться, освещая темное небо яркими цветами. Все супер, как в Дисней-лэнде! Вот чего-чего, а салюта на Бородино, я еще никогда не видел. Скорей всего это говорит о растущем благосостоянии наших реконструкторов. Досмотрев с наслаждением огненное шоу, и покричав ура, мы с Ваней и 4 наших гостя в кромешной тьме решили отправиться на новгородский «пистакль».

Кстати, я слышал, что новгородские кирасиры специально нанимают актеров для участия и постановки «пистакля». Хотя, возможно, что это и байка^[3].

- А что такое пистакль? – спросила одна из девушек.

- Что это такое? Это что-то типа военно-исторического КВНа. Театрализованное представление в исполнении Новгородского кирасирского и Ахтырских гусар. Будете смотреть?

- Да-да, конечно будем.

Чтобы как-то поменьше испачкаться, мы выбрали кратчайшую дорогу через овраг. Хорошо, что взяли фонарик. Во-первых, «темно, как у арапа в жопе», а, во-вторых, вместо тропы в овраге образовался хорошо укатанный герцогской попой желоб. Укатал он его еще прошлой ночью как в ту, так и в другую сторону. Причем, «что характерно», каждое Бородино с ним случается сие катание с этой окаянной горки. И каждый раз из герцогских уст вылетает приблизительно один и тот же перемат – краткая лаконичная фраза, заготовленная организмом как раз для этого случая. Так что с веками герцогский желоб превратился, так сказать, не в желоб, а в настоящую траншею с правильными эскарпами, контрэскарпами и бруствером.

На дне оврага плескалась замечательная грязная лужа.

- Мамочки мои, как же мы там перейдем? – вскрикнули девушки.

- (Мамочки мои,) конечно же на моих руках, - ответил я. Вот хренов рыцарь, больше мне делать нечего. Отлично, подумала девушка и влезла на мои растопыренные руки.

- Ой, какая же вы тяжелая! - невольно вырвалось у меня.

– Ну вот, спасибо большое, - ответила драгоценная ноша явно не со спасибской ноткой в голосе.

Что-то я, наверное, не то брякнул. Преодолев полосу дерьма – раньше это была дорога – мы добрались до спасительной соломы. На этом чистом пятачке и происходило, подсвеченное фарами машин, импровизированное шоу кирасир и ахтырцев.

Ну, что сказать? Смешно, озорно, пошлости, сальности, гогот и аплодисменты. Рассказывать это тяжело и не интересно – это надо видеть. Кстати, один из благодарных зрителей-слушателей чуть не отдал Богу душу, то ли от смеха, то ли от спиртного. Когда все разошлись, он остался лежать на соломе без особых признаков жизни. Находившийся тут же Миша-кирасир, по совместительству ветеринар, оказал ему первую медицинскую помощь. И, о слава, русским докторам - реконструктор выжил, отделавшись легким испугом. Может быть, это правильно, что реконструкторов лечат ветеринары. Периодически различия между ними и животными полностью стираются.

[3] Лешка Белкин говорит, что это не байка. Что так оно и есть на самом деле.

Нас разбудил Костя без 10 два. Начало нашей смены. Как холодно, боже ты мой! Скорей, скорей до костерка, ползочком, на корточках, но только скорей.

Постепенно, плюс горячий чай, начинает Сергунька отогреваться и следить за конюшней. Смысл нахождения при лошадях ночью? Очень просто – чтобы их кто-нибудь не спер. И чтобы Рома – грязный покемон, здоровенный Дорсеновский мерин, не снял вдруг недоуздок и не повесил его на гвоздик, захотев прогуляться по ночному лесу. А что, с него станется! Как-то днем он так и сделал. Или вот сидишь, допустим, в укромном местечке (назовем его условно туалетом), вдруг – шум, гам, кусты трещат. Несется этот мамонт. А ты, естественно, растерян, не собран, так сказать. Не готов к обороне совершенно. Не знаешь, за что хвататься, то ли за Рому, то ли за штаны, то ли за туалетные принадлежности. Или как-то после очередной поимки подходит ко мне Дорсен с этим упырем.

– На, - говорит, - держи его за трок. Смотри, чтоб он не скинул недоуздок. Я сейчас. И ушел. А я стою и держу трок и Рому, как дурак. Стою держу. Смотрю на Рому, Рома смотрит на меня. Стою смотрю. Проходит минут 5, начинаю чувствовать себя полным идиотом с троком и Ромой. Рома то точно уверен в этом в отношении меня. У него сомнений нет. Вон, какую рожу состроил. Проходит еще минут 5. Ну и что же?! Мне здесь все Бородино стоять? Смотрю на Рому. Рома смотрит на меня. Хихикает, гад. – Слушай, уважаемый, - говорит мне, - что тебе здесь собственно надо? Что ты вцепился в этот трок – иди погуляй, побегай на природе, порезвись.

А и правда, чего я здесь, собственно, торчу, годы молодые трачу? Привязал его покрепче и пошел себе чай со сгущенкой и сладкой булкой лопать. Сел я за стол, чай налил. Сижу – пью. Через пару секунд движенье в лагере началось, суета. Забегали все, засуетились. Я сижу спокойно, чай хлебаю. Пробегает тут кто-то: Слушай, там Рома опять отвязался! - Ну и что, - говорю и чайные пузыри в воду пускаю. – Как что? Ловить его надо. – Да пошел он! Пусть носится, если хочет.

Темно кругом. В огне дровишки мокрые пыхтят. Я совершаю интенсивные махательные движения пенкой-сиделкой, чтобы те дровишки побыстрее занялись, и Сергуньке с Герцунькой теплее стало. Рядом на бревне сидит такое же бревно, сировский адъютант. Отдыхает. Здоровая детина из Минска – собрался в квадрат и сопит пухлым носом между коленок, спит значит^[4]. На него сейчас удобно кружку с пивом ставить. Интересно, за что его выгнали из штабной палатки? Сидим, скучаем. Герцог лошадиные обходы делает, я чайник кипячу. В лагере тишина гробовая. Только изредка какая-нибудь рожа пьяная орет в придорожной канаве. Огни везде потушены, кроме одного да и то тусклого, здесь рядом, направо. Пойду-ка туда схожу, сигаретку стрельну. Прихожу, а это оказывается легкачи 15-ые костерок палят, греются. На часах они стоят тоже до четырех, охраняют палатку полководца. Похвально. Болтаем, в общем, хихикаем в кулачок, чтоб начальство не разбудить.

[4] Адьютанта из Минска зовут Танкред – человек-опера.

Рассказал тут вещи интересные один паренек, новобранец из Москвы: вот, - говорит, - мы тут копательством занимаемся на Бородино и нашли массу интересного. Нашли металлические части от ружей, фурнитуру, бляхи всякие, пуговицы. Что касательно пуговиц...

Краткий экскурс в историю был прерван. Какой-то загулявший оболтус стал орать белугой, пытаясь преодолеть веревочную ограду нашего лагеря. Тошка взял ружье на изгиб локтя, как это делали всякие там следопыты, Зверобои, американские рейнджеры и прчее ковбойское население Дикого Запада, и пошел к месту предполагаемого прорыва. Там он взял деревянную ложку и тихо треснул по лбу загулявшего оболтуса. Бац! –Ти-ихо...спи! – внушительно пробасил он. Были и еще такие же гости: их посылали и просили не шуметь. Причем, с особым радением оберегалась именно кирасирская палатка. Я недоумевал, почему?! Почему Тошкин караул так оберегает сладкий сон, храпящих во все дыры кирасир? - Тошка, - спрашиваю, - а вы здесь, собственно, что охраняете? - Как, что? Пост №1 – сировскую палатку, разумеется. – Ах, сировскую палатку? Ну-ну. Антоша, вот уже битый час плюс 45 минут вы с ребятами, с ружьями, в киверах нарезаете круги вокруг кирасирского шатра. Охраняя, оберегая, защищая, как мать родную, покой славно храпящего, трижды краснознаменного дорсеновского войска! - А где же Сир живет? – Вон там. В той жалкой брезентовой лачуге. Туда, кстати, за это время запросто мог проникнуть проклятый русский враг. Коварный только и ждет, как бы это заполучить все французское руководство, оставив тем самым армию без командования. А последствия безначальствования могут быть ужасны (о ужас!) и губительны!

Посмеялись мы на славу и смеяться бы нам так до конца нашей смены... Вдруг, откуда не возьмись появился, да-да тот самый, «грозный, черный», весь в галунах, шнурах, кутасах, киверах, его величество капитан Лассаль со свитою, саблями и бутылками бургундского местного розлива.

- Где тут сировская палатка?

- Зачем, - спрашиваем.

- Хочу, - говорит Лассаль, - зайти на огонек.

- Какой огонек? Три часа ночи.

- Боюсь, это плохая затея, - говорит Тошка как в модных американских фильмах, или почти так. Лассаль продолжает дальше диалог, смысл его в том, чтобы побывать в палатке обожаемого монарха непременно.

- Что я, - говорит, - не могу пожелать спокойной ночи своему любимому императору?

- Хорошо, - говорит Тошка, - пожелайте императору «спокойной ночи», но только через 15 минут. У нас как раз смена закончится, и желайте себе на здоровье, сколько душе угодно. Лассаль собрал лицо в кулак, думал-подумал – нет, чувствует обманывают его. Надо сейчас же пробиться к обожаемому императору.

Я так и вижу эту сцену: Сир в ночном колпаке и рубахе в рюшках, сложив руки на груди и губы дудкой, лежит в кровати – спит. Грандиознейшие сны витают под его могучим ночным колпаком: вот он бьет австрийцев под Ваграмом, вот он лупит англичан под Коруньей. Ведь надо-то было совсем немного, надо было подождать денек-два, догнать англичан. Не полагаться на Сульта, а самому добить их - гадов, сбросить в море! Потопить, как щенят! О, тогда гиены британского парламента и сам премьер... что-то гладкое и горячее прильнуло к его груди. Сир открывает глаза, и что он видит? О Бог мой! Да это лысая голова Лассаля, вся мокрая от слез. «Император, родной, спи спокойно. Я пришел пожелать тебе спокойной ночи.» Фу ты, бред какой!

Тем не менее, фантазии фантазиями, а реальность вот она. Стоит Лассаль, трясет лысой головой: я войду сейчас, говорит, без оружия, если вы так боитесь. Вытащил саблю – и театрально воткнул ее в землю. Будто мы, действительно боимся за «амперову» жизнь и только по этой прричине не пускаем его. В общем, разговор абсурдный и нелепый. Я вижу, что Лассаль злится и специально говорит громко, чтобы в палатке его непременно услышали. Злобно смеется, в общем нарывается на скандал. И тут, конечно же, - о чудо – появляюсь я - великий. Вместе с Лассалем пришел Де Брак и еще кто-то, кого я не знаю. - Де Брак, - говорю, - послушай, к чему все это? Вот эти вот ребята (киваю в сторону легкачей) так же как и вы из Петербурга. А между прочим, если вы сейчас влезете в палатку, орать будут не на вас, а на них. Ни в чем, собственно говоря, неповинных людей. Они же, а не вы стоите в карауле. Неужели очень хочется устроить грандиозный вопеж? Меня, великого, не сразу узнали, а как узнали – сразу вняли, обняли и приняли нашу сторону, за что Де Браку большущее спасибо!

Теперь уже пятеро - трое караульных, Де Брак и я, уговаривали Лассаля не соваться в палатку. Тем не менее, он, как бычок, настаивал на своем, тараня рогом вход. Чтобы как-то отвлечь его внимание от заветного входа, я предложил пойти посмотреть лошадок на нашей коновязи. Де Брак тут же поддержал эту идею.

– Не понимаю, почему я должен это слушать? Почему я не могу увидеть своего императора? Но видя, что все его уговаривают и упрашивают, особенно верный Де Брак, он еще немного покочевряжился, чтобы дать нам понять, какие мы на самом деле все тут придурки, и что он уступает только по этой самой причине (что мы все придурки). Потом вынул из земли саблю и театрально вытер ее об ментик, зажав как градусник. Затем рассмеялся показным громким смехом – не проснется ли все-таки палатка? Но палатка осталась глуха и нема. И пошел смотреть лошадок. Блин, думаю, во дает! Этот ментик – произведение искусства, его Серега Марьясов так старательно шил (может быть, даже бесплатно), а этот берет и об него дерьмо всякое вытирает, театр показывает. На конюшне Лассаль что-то шептал лошадям на ухо (видимо эротическое), хватая их за морды, и тревожа сон бедных животных. Что поделаешь, пришлось кем-то пожертвовать. Все-таки я с опаской посматривал в его сторону. Бог его знает, сейчас на какую-нибудь вскачет, и вперед – верхом в сировскую палатку, с пожеланиями приятного сна! Де Брак предлагает выпить мировую. – Серж, на, пригуби. Что-то не хочется, но выпить выпью, за Де Брака. – Водка из Самары, говорит он. Я чуть не умер (какая гадость! Из Самары...). Судорожно ищу, чем бы заесть (блин, меня сейчас вырвет). – На, занюхай волосами, - говорит он и подставляет своего голову. Я слегка обалдел от такого предложения, нюхаю, чтобы не обижать хозяина. Пахнут Head’n’Shoulders.

7 сентября. И вот, наконец, день, ради которого сюда съехалось столько народу. Он был живописный и даже солнечный местами. С утра пораньше нас разбудила трубная песнь кирасирского трубача – очаровательной Оленьки. Я открыл глаза. Плотные пожелтевшие стенки палатки, в углу висит крупная дождевая капля. В палатке –храп. Зато мягко и удобно. Пахнет соломой. Мы натаскали ее столько, что даже бегемот, разлегшись, рисковал бы утонуть. Стенки палатки отделяют нас от уже протершего глаза лагеря. Поползу взглянуть на его пробуждение. Как мило: похмельно-мятые лица соотечественников и единоверцев. Гортанный клекот французского мата с добавлением русских хлестких слов. Бесперспективные попытки разжечь полковые костры и тихая радость от загоревшейся щепки. Возможно будет горячий чай. Наверное, надо пойти побриться. Периодически это нужно делать.

У нас начинаются утренние работы – это образно. Завтрак был вкусный, горячий и, к сожалению, короткий. В некотором смысле пехоте хорошо. Они еще могут балду попинать, а мы? А мы уже несемся, гремя ведрами, поить лошадей. После – кормежка, чистка и седловка. С седловкой, естественно, проблемы. Мимо проходящий Ваня, схвачен, спрошен и попрошен помочь мне с этим нелегким делом. И вот, когда уже все готово, застегнута последняя пряжка и Шерифа можно выводить, я вспоминаю о своей обновке: тьфу ты, черт, стой! Забыл святая святых, честь, форс и гордость полка – мой новенький чепрак! Тоже мне, кавалерист хренов! Впрочем, одеть его не сложно, нужно расстегнуть подпруги и вдеть их в петли чепрака. Теперь можно и самому одеться. Облачиться, так сказать, в парадные блестки. Иду в палатку, там на центровом коле висит огромная пумовская сумка, без сомнения мешающая всем спокойно передвигаться по палатке. Сейчас я ее открою. Там хранятся самые красивые вещи на земле - мой мундир, жилет, кюлоты, штибель-манжеты, упакованный в тубус «мой рыцарский султан», рядом начищенные ботфорты и выдраенный палаш! Сейчас я всю эту красоту надену, затянусь в нее, ну и стану полубогом. Последний штрих – каска! Она надраена до умопомрачения, глянец играет и радует глаз. Чтобы каска не слетела во время скачки и держалась прочно, применяем маленькую фишку: обмотываю голову платком (не носовым, конечно, а шейным) на манер Тупака или русских колхозниц – узелком вперед. Да, но и на шею надо же что-то одеть? На этот случай есть у меня одна тряпица – бесподобный желтый галстук от старины Эпине^[5]. Вот и все – готов красавчик!

- Ваш верный конь давно уж ждет и бьет копытом в землю.

- Садитесь, блин, в седло скорей!

Нужно добавить, что точно такие же сборы происходят в разных концах бородинского поля. Надевают лучшее, вертятся перед стеклами машин, разглядывая себя в мутных отражениях, застегиваются, чистятся, одергиваются, наряжаются в глянцевидных солдатиков!

[5] Д’Эпине – французский драгунский полк эпохи Людовика XIV.

Вот из разных уголков потекла французская пехота: по одиночке, группами, массами, перепрыгивая через лужи и грязь. Мы рысим, бряцая железом, рысим к шоссе. Там полно народу, стучит какой-то барабан. Все это воинство валит к памятнику Великой Армии. У русичей другая традиция: они собираются у батареи Раевского на молебен или не собираются вовсе, а идут только на битву. Мы строимся на площадке перед памятником и ждем французского атташе. Здесь собрались «сливки бонапартистского общества», в лагере остались только ленивые, сони и алкогольно отравленные накануне.

Перед нами громадная синяя лента французской пехоты. Немного позабавило поведение мимилевских гвардейцев. Они заняли место в середине линии, следом появились легкачи 15-го. И те, и другие бывшие сослуживцы, расставшиеся, так сказать, по семейным обстоятельствам, не испытывали друг к другу нежных чувств. Гвардейцы сгибались в полкорпуса, шушукались, рассматривая легкачей. Легкачи шушукались, разглядывая гвардейцев. Мимиль зычным словом и тростью загнал своих обратно во фрунт, оставив только себе привилегию «любоваться» новоприбывшими. Возможно, что оценки его были явно не в пользу легкачей. В данном случае: «Стоит улыбает, злобу скрывает. Раздавил бы гниду да не кажет виду!»

Сирский отсылает нас с Жано в оцепление. Видимо, мы портим ему картину благообразно единообразного молодцеватого строя наших кирасир. Ну и ладушки! Не очень то и хотелось. Едем. Вместе с нами в оцеплении гвардейские моряки и два прекрасных пеших конноегеря. С саблями наголо, в элитных мишкиных шапках. Два этих полубога застыли в солдатской «позитуре». Они принадлежат к полку мадам Молоховой. Я расспрашивал Матвея по поводу сей доблестной части. Он говорит, что егеря пешие и с лошадьми на почтительном «Вы». И что будучи в том году (2002) в их славных рядах, он единственный, кто ездил верхом. Что же касательно самой мадам, то она утверждает, что превосходно держится в седле и даже когда-то ездила на лошади (!). Спрашивается, зачем тогда идти в легкую кавалерию? Цеплять сабли, бряцать шпорами, разоряться на дорогущие мишкины шапки? «Для форса бандитского?»

В толпе собравшихся зрителей – те самые, милые, «легкачевские» девушки. Кажется (боюсь быть не скромным, но так оно и есть), их лучистый взгляд устремлен не на мишкины шапки, а на нас с Жано – ха! Я помахал им рукой. Всегда приятно видеть женское внимание на свой счет.

Вот наконец то и французский атташе! Как я его заждался! Мы взялись за палаши и тихонько вытащили их из ножен, чтобы не пугать лошадей. Нет, мы не собираемся рубить опоздавшего атташе, мы салютуем ему! Атташе рад. Он обходит строй, приветствует каждый полк, говорит много приятных слов.

Алиса как всегда бредит. Лично меня убивает эта дама. Как можно, ну совершенно не разбираться в том предмете, в котором ей определено быть докой. Вот она открывает рот и оттуда льется чудовищный бред про войну 12 года и про Бородинскую битву в частности. И льется этот бред уже не первый год. Почему я все это должен слушать? Почему нужно из года в год «превращать молитву в фарс» ? Многие наши веселятся в кулачок. Выручает, как всегда сирский. Он выдает краткие и веские французские слова. Гортанные и звонкие! Трубные! Боевые! Мы отвечаем ему, как всегда, победным криком! Церемония направлена в нужное русло, в конце концов – это наш праздник. От вопящих с энтузиазмом глоток, от блеска штыков, барабанного боя, Жанова Грация превращается в форменную Гарпию. Вон уже несколько раз она порывалась удрать из этого якобы страшного места. Чертова Гарпия начинает козлить, да так бойко, что не выдержала подпруга, и Жано с седлом оказался на земле. Жано вроде ничего. А вот седло взбесившаяся лошадь разломала на две части. Дальше стало похоже на коней Клодта. Волочащийся, периодически взлетающий ввысь на поводьях, Жан и дыбящая, орущая почем зря, Грация-Гарпия.

Лошадь, слава Богу, удалось как-то угомонить и отвести за строй. Пехотинцы 18-го подобрали Жановы остатки: каску, оторванное стремя, чемодан, палаш и исковерканное седло. Сам невольный виновник «торжества» - цел. Это уже его десятое падение. Ничего страшного, он идет в лагерь менять седло.

По завершению церемонии все мы отходим от памятника и бивачим на зеленой полянке вдоль дороги. Так сказать, небольшой живописный перекур с принятием пищи. Нужно заметить, что в том месте, где мы расположились (рядом с Шевардинским редутом), приблизительно в 11 часу, 7 сентября 1812 года был ад кромешный. Сейчас же, по прошествии стольких лет, эти места выглядят весьма живописно. Пехота разбрелась вдоль дороги, составила ружья в козлы, закурила, развалилась на травке. Где-то, кто-то фотографируется. Кто-то хохочет. В общем, жизнь бьет ключом. Кого тут только нет! Здесь бывший 61-й в супер новых тарлетонах (интересно, сколько он стоит?). Кстати, 61-й, тот 19-вековый, геройский 61-й, лежит тут, на Шевардино. Здесь же пестрые висленцы и швейцарцы в красной форме. Последних особенно много. В самой Швейцарии нет столько швейцарцев, сколько у нас во 2-м полку. Но самый многочисленный – 18-й линейный. Он совершенно убийственно велик и единообразен! Такого числа и единообразия с французами в нашей стране еще не приключалось. Дело в том, что во французской армии существовало море формы. И все это море старательно изучается, реконструируется ну и носится, естественно. Что придает частям неповторимый, пестрый, колоритный вид. Кажется, если взять двух солдат одной части, поставить вместе и сказать: найди 10 отличий – найдется 20. Материалы, экипировка, отделка, фурнитура, оружие – все разное. Расспросишь такого ухаря, а он: на основе последних данных и статей такого-то мировго светила, я сделал вывод, что... или – виденные мною образцы в фондах такого-то музея сшиты... и понеслась любопытная историко-познавательная байка. К примеру, на одни только фалды простого пехотного мундира француз мог пришить № полка, ромбы с номерами или без них, сердечки – синие, красные, черные, гренады, буквы, рожки, звезды или полковую символику. А русский солдат только желтую регламентированную пуговицу, все! У русичей не забалуешь, всякие там французскости присекались на корню. Одним словом, хочешь строгой, до складки, норд-красоты и регламента – ступай в русскую императорскую армию.

Очень, хочется рассказать, донести пеструю живописную картину нашего бивака. Кирасиры, как аристократы нашей игрушечной армии, стали обособленно от всех. Проезжая мимо легкачей 15-го, я решил шуткануть и постучал в кожаную верхушку кивера зазевавшегося вольтижера. Ноль эмоций: то ли кивер длинный как труба, то ли мозг вольтижера-легкача находится дальше, чем я предполагал, не знаю. Мы спешились. Гонцы с талонами на приобретение еды идут ее приобретать. Впрочем, приобретенная пища в пластиковых тарелках сама какая-то пластиковая. Она состоит из гречи, сосисок и газокрасителя – лимонада. Некоторые едят, другие держат поводья коней. Я отдал своего Шерифа на растерзание Васе и Ване (образно, разумеется). Они пытаются поездить на нем. Шериф другого мнения. Дело кончается тем, что Ваня тащит Шерифа в поводу. На Шерифе сидит Вася. Вася – наш доблестный шассер, кстати, отличный художник по росписи оловянной миниатюры (по-моему, я правильно сказал).

Матвей – молодец, взявши трок, он может привязать свою лошадь и пойти потусить с товарищами и друзьями. За что немедленно обруган и послан начальством. С другой стороны, будь я поумнее и взял бы трок, я, пожалуй, сделал бы также. А за отсутствием трока отдаю повода двух лошадок Вадиму и Илье Туровскому, и сажусь за кашу. На зеленой траве кирасирские каски, палаши и пластиковые тарелки с кашей. Все это живописно трепещет на ветру, создавая недурной натюрморт. Ем – каша сухая. Лениво жую. Один по полю, не иначе как на запах сосисок, галопирует Жано. Грация присмирела и призвана к порядку. Седло – новое, пока еще.

Мы начинаем строиться, садимся на коней. Да что ты будешь делать! Теперь приключения начинаются у меня. Начинаю подтягивать подпругу, и она лопается. Костя велит мне ехать в лагерь и менять. Да что же это такое! Все идут на битву, а я в лагерь. – Ты, благодари Бога, что она у тебя на битве не лопнула, - говорит Костя. Делать нечего, еду в лагерь, точнее иду. Досадую и злюсь: на себя, на коня, на гнилое конское снаряжение. В довершение всех бед, тащу в лагерь Жановский «подбитый» чемодан. Кто его иначе возьмет? Спешенные Герцог с Ваней или Наташа? Злость клокочет под каской: неудобно, нелепо! В руке чемодан, палаш на пассовых ремнях ползет сзади по асфальту, в другой руке повод с безумствующим Шерифом. – Как же так, - вопит он и рвется, - зачем я снова один?! Куда меня ведут? - А так, - теперь я ору на него, - сам виноват! Нечего брюхо надувать и рвать подпруги. Понял, обезьяна? Но обезьяна не понял, начал рваться, ржать, беситься, брыкаться. Из-за своего нежелания оставаться в одиночестве он чуть не скинул в кювет милицейскую машину. Те, внутри, взбеленились. Я тоже взбеленился и начал впервые в жизни орать и грубить «властьпридержащим», да еще как! Ух, разошлось мое красноречие! Я, кажется, припомнил им все свои беды, пожалел, что они еще не в кювете и под конец посоветовал Шерифу наделать кучу на их блестящий синий капот. Те, внутри, как-то сразу затихли, посрамленные. А я отправился дальше волоча за собой свою негодную лошадь. – Нет, ну и в правду, какие придурки, - говорил я Шерифу. Тот косил на меня своим темным глазом из-под оранжевой ресницы. – видят же, как человеку трудно. Да, мне очень трудно. Пока мы шли по шоссе мне было трудно! Очень! Когда мы вышли на поле, мне стало просто катастрофически дерьмово! Ботфорты вязнут, вытаскивают огромные куски грязной почвы, палаш заляпан по рукоять! Мои белые штаны и мундир (новенькие, чистенькие) теперь – в мелкую какашку. Какашка с каждым шагом все растет и превращается в крупную. Господи, как же мне хочется утопить в грязи жановский новый чемодан, как он надоел мне! Пот льет градом. Шериф – гнусная рожа – барахтается в грязи и ходит по ногам. Забавно будет, если я сейчас завязну и упаду! В дерьмо! Прямо фейсом нырну, что тогда делать?

Слава Богу, я в лагере! Но он пуст. Где же конюх? Где мне взять подпругу? Если не найду подпругу, изрублю кирасирскую палатку и все колья. Бегу туда. Внутри, в углу на сене, куча конского барахла. Вдруг, появляется Андрей, тот самый конюх в бурке и кубанке со звездой. Золотой человек – он помог мне быстро переседлаться. – Скачи, казачок, воюй, - говорит. – Спасибо, - чуть не целую его в щеки, - большое! Огромное, дорогой ты мой человек! Андрей – конюх в кубанке и бурке! Книксен тебе и поклон до мать сыра земли! Ну теперь я уж всем покажу! Трепещите, злодеи, Сергунька поменял подпруги и вышел на тропу войны! Прежде, чем закопать томагавки войны, я должен срезать пару вражеских скальпов.

Скачу. Болото, по которому я еле двигался, теперь проскакиваю за пару минут, подымая тучи брызг. Потом на дорогу. Вперед! Куда вперед? Туда? Или туда? Ах, Боже мой! У меня, кажется начинает развиваться очередной приступ географического критинизма. Вот тоже мне – 11-ый год ездить на Бородинское поле и не выучить элементарной топографии этого места! В любимой книге детства «Кавалерист-девица» Н.А.Дуровой есть такое место, что, мол, лошадь сама найдет дорогу до своих сородичей. Ну да, дай ему волю и он вообще отвезет меня к Ленинградскому вокзалу, посадит в поезд и якобы всплакнет от чувства набегающей тоски и предстоящей разлуки. Я еду к музею и батарее Раевского, думаю: какой же я осел, как я мог забыть, куда ехать? Ведь мы же были на поле позавчера... Кажется, нужно проехать за музей, а потом повернуть налево или направо? Ладно, там разберемся. Минут 15 я рысю. Вот Шевардино. А вот на обочине следы подков. Далеко впереди маячит отставший униформист с девушкой. Кажется, мы вышли на след. Скачем далее. Я не щажу ног Шерифа и гоню прямо по асфальту. Окончательно убедившись в правильности выбранного направления по обилию припаркованных машин, я притормаживаю. Курю, еду шагом. Вдумываюсь. Ситуация дурацкая, как в детстве: что-нибудь напакостишь, потом волнуешься, переживаешь. А, собственно, чего волноваться то? Без меня не начнут. Несмотря на самоуспокоение, все равно как-то не по себе в одиночестве. Кругом ни души. Очень много припаркованных машин и никого из людей. Только ветер гуляет по верхушкам деревьев и никого больше. Неужели все уже началось? Тогда вперед! Прорысив еще минут 20, я наконец въезжаю в людское море. Все это напоминает какую-то ненормально сумасшедшую ярмарку или родительский день в пионерском лагере. Играет музыка, натянут транспорант, чупа-чупсы и воздушные шары, конкурсы, радостные дети, взволнованные папаши, хватающие и вытаскивающие своих чад из-под копыт моего коня. Я сначала даже подумал, может я не туда попал? Потом я увидел грустную Катеньку Штинскую и понял, что все действительно «здесь». – Сережа, - говорит она,- меня тут не пускают за оцепление без пропуска. – Как это так, не пускают? – А вот не пускают и тебя не пустят, если пропуска участника нет. Пропуск у меня был. В последний момент, перед отправкой в лагерь, Костя Пакин сунул мне его в руки. Он представлял из себя зеленый вкладыш с печатями. Я отдал его Кате, надеясь пройти и так. Мы пошли к натянутым ограждениям. Там уже бились 4-ки^[6], чтобы их пропустили. Я спешился и шел, держа в поводу Шерифа. Морда, как говорится, кирпичом. Но, несмотря на кирпич, меня, конечно, задержали. Катя отдала мне обратно вкладыш, и вот я на поле. Недалеко скакал Эврар. Я окликнул его и попросил, чтобы он замолвил словечко за 4-ок и Катю. Уже потом я со стыдом вспоминал этот момент. Нехорошо, непорядочно все получилось. Какой же я нах... драгун? Спасовал перед первой же фуражкой. Надо было отдать Кате пропуск и перескочить на коне через ограждения – вперед, в поле! После я узнал, что Эврар смог протащить всех 4-ок на поле, а вот Катя куда-то отлучилась и так и осталась за ограждением в толпе зрителей.

[6] 4-й гусарский полк французской армии, на ЕББ-2003 остался без лошадей.

... – рокочущее, волнующее кровь ощущение, красота, страх, веселость – все вместе. Просто, как у Толстого в «Войне и мире». Вот действующие лица занимают свои места. Комментатор^[7] что-то хрипит и бредит, объясняя публике. Но его никто не слушает. Люди жадно впитывают зрелище марширующей пехоты, звуки флейт и барабанов, плеск и шелест ярких знамен. Носятся адьютанты, строится кавалерия, устанавливаются пушки. Ох, что-то сейчас будет! «Вкусно будет!» Кажется, я еще не опоздал. Ищу своих. Кирасиры позади всех, на пригорке. Становлюсь в свой ранжир. Перед нами открывается великолепнейший вид. Вдалеке выстраиваются многочисленные батальоны русичей. Они смыкаются на центр, образуя монолитные зеленые линии. Пехота в белых штанах и с перекрещенными на груди ремнями создает прямо-таки картинный вид. Русская форма прекрасна в своей массе и единообразии. Наших тоже не так уж мало. Пока большинство из них в маленьком овражке и на его склоне. Готовы к выдвижению мощные коробки 18-го, 46-го, швейцарцев, волонтеров Парижа и прочих клубов. Между ними пушкари с пушками и прикрытием. Позади всех резерв: мы, 6-ой уланский, вислинцы и 4-ый вольтижерский. Последний почему-то развернулся боком, прижавшись к лесочку попой. Кстати, через лесок, у которого стояли мы и мимилевские гвардейцы, то и дело просачиваются безбилетники: те, у которых нет пропуска на поле. Вот через заросли продирается какой-то мужичок в мишкиной шапке и форме гренадера.

Я не назвал еще кучу французских групп, присутствующих здесь. Где-то тут должен быть 30-й и Нассау, и рижане, и дряхлый 32-й, 7-й легкий и 17-й. Справа от нас – яркими пятнами гусары 6-го. Слева – безучастные 4-ки опираются на сабли. К нам подошел Игорь – новобранец кирасир. Он пока пеший. Тем не менее, на нем превосходно сшитый комплект пешей формы. У него отличная новая каска и важный гасконский нос из-под козырька и черного косматого меха. Его клинок подвешен на крюк перевязи, через плечо. В руке «боевой» дорсеновский карабин. Помимо этого Дорсен вооружил его рацией! К чему бы это? Оказывается, все командиры групп и клубов должны получить рации для связи с режиссером сегодняшней битвы. Пеший Игорь будет координировать наши действия. Ума не приложу, как это у него получится? Неужели он будет носиться за нами по всему полю? Очень мило. Ванюша с Герцуней идут внедряться в какую-нибудь пехотную коробку (им лошадей на сегодня не хватило), скорей всего к 15 легкому. Только они отошли, и тут наконец-то...

[7] Комментатором был Борис Григорьевич Кипнис.

Как грохнуло в середине поля, и из-за впереди стоящей линии французских ранцев, затылков и киверов в небо взлетел столб огня и дыма. Это пиротехники принялись за свое любимое дело – дыбить и переворачивать землю. Ток побежал по проводам, разложенных по полю паутиной, и забахала, заухала нескончаемая череда пиротехнических взрывов. То тут, то там в верх летят комья земли. Вот на метров 20 в верх подлетел какой-то человек. Публика орет от восторга, а французские коробки начинают свое движение. На самом деле, это не человек, а кукла, искусно запущенная пиротехниками. Смотрится весьма эффектно, поскольку данный предмет взлетел из-за линии русских. К нам подбежал Игорь и крикнул Дорсену: все - рации не будет, рация не работает! Режиссер в жопе. Связь по-прежнему 19-вековая. Т.е. через адъютантов. Еще земля от многочисленных разрывов не успела пасть, а к нам уже несется взволнованный Эврар в белом ментике: атакуйте, атакуйте скорей! Приказ Сира! Очень мило! Еще и 5 минут не прошло, а отработанный обкатанный сценарий катится ко всем чертям! Дорсен в спешке скомкал команды. Мы еще не успели взяться за САБРЭ, как уже АНАВАНим^[8] в полный галоп! Но кого же мы атакуем? Неизвестно. Мы проезжаем налево, вдоль леса и становится ясно, кого... Это лейб-казачий полк разудалый, румяный и чересчур смешливый рубит наш левый фланг. Мы врезались в них. Они побежали, мы за ними. Строй наш превращается в безобразную кашу. Вокруг меня все рубится, сверкает и орет матом! Догоняю своего оппонента в красной лейбовской куртке и стукаю его плашмя по плечу. В ответ получаю острием чуть выше локтя. «Спасибо, блин большое, никогда не забуду вашей доброты». Дорсен разворачивается, Оля выдает неописуемый аппель, и мы несемся обратно на свое место. Зрители ревут белугами, когда мы проскакиваем мимо них! Видимо, они думают, что мы «советские»: не могут же супостаты быть такими красивыми, значит - это наши! Тем временем, французская пехота, выслав стрелков, идет вперед. Коробки ее уверенно продвигаются. Пушки, толкаемые прислугой, занимают новую позицию и начинают палить с ужасающим грохотом! Пиротехники опять дают очередную серию взрывов. Опять бежит ток и обозначенные ветками заряды, рвутся, подымая фонтаном землю. Один такой взрыв засыпал 15-й легкий. Тошка, идущий в первой шеренге увидел, как оторвавшийся большой ком грязи летит прямо в него. Он зажмурился, ожидая удара. Его обдало горячим дыханием взрыва, но удара не последовало. Странно, а где ком? Тошка обернулся – позади него Костя Евтеев ругается на чем свет стоит и размазывает грязь по синему мундиру. А рядом Вася с заляпанной физиономией протирает стекла очков.

Мы идем в атаку. К нам присоединяется трубач 6-го. Он выдает веселую супер-трель, и мы летим. С нами какие-то непонятные личности в белых рубашках и трико (!), как выяснилось позже, это были конные каскадеры. Впрочем, их трюков мы так и не увидели, а может не заметили. Пехота – наша и чужая топчется на месте, ведя беспорядочную пальбу друг в друга. Вдруг между враждующими линиями в клубах дыма появляется сам Сирский на лихом коне. В этом не было бы ничего не обычного, если бы он не дернул, как Александр Невский в схожей ситуации, на поиски магистра. И нашел! Совершенно случайно, и не подозревая о кровожадных планах вражьего «главковерха» на осмотр своих позиций выехал Их превосходительство генерал-квартирмейстер Русской Императорской армии, А.М.Валькович. И что же? Коршуном лютым налетел на него Сирский! И обалдевшему Их превосходительству волей-неволей пришлось защищаться (немая сцена). Тут, мне кажется, и перестрелка затихла, и война затормозилась. Пехота, опустив ружья, замолчала, пушки перестали палить, кавалерия притормозила. Потом все стали подбадривать своих командующих, пытавшихся активно вздуть друг дружку! Мы цинично ставили ставки. Все-таки поразительный поединок, я такого еще никогда не видел!. После того, как он закончился (ничья, 1:1), война разгорелась с новой силой и шумом. Опять загрохотала артиллерия, затрещали ружья. Тем не менее, живость передвижения пропала, и пехота не двигалась с места. Чтобы как-то оживить бой и самих себя, бретонцы 46-го, построившись в колонну, растерзали русский центр. 46-ой с развернутым полковым орлом, с барабанным боем, под веселый гнус бретонской волынки протаранил немногочисленных БИМов^[9]. И быть бы русскому центру прорвану, а битве при Бородино неожиданно выигранной французами, если бы не появившиеся со всех сторон адъютанты, которые моментально расстащили противников в виду явного несоответствия со сценарием.

Многочисленные русские кавалеристы, видимо обуреваемые бездельем, постоянно лезут к нам биться. Мы вынуждены отвечать. Наши соседи, польские уланы 6-го, поддерживают нас. Если бы не они, преимущество русских было бы подавляющее. И вот в середине поля заварилась отвратная каша. Около 100 кавалеристов всех мастей вертятся во всех направлениях, образуя гигантский ком. Все это напоминает восточный базар. Галдеж, мат, вопли, кто-то кого-то рубит, кто-то ругается, кто-то убегает. Кто-то слетел с коня и потирает ушибленный бок. Все краски перемешались тут - отвратительная свалка! Утешает, что в этом безобразии минимальна вина французов. Нас меньше в три раза – нам такая каша просто не под силу. Шкура моя основательно попорчена. Я получил до 10 ударов. Вырвавшись из этого сумасшедшего дома, бегу к своим, которые тоже удирают на исходную. Впереди, в паре метров, вырытая каким-то кретином яма. Мне не свернуть. Матвей и Арчибальд подперли меня с двух сторон. Сейчас Шериф запнется, и я грохнусь – мама! Надо же, я по-прежнему в седле, подпираем Матвеем и Арчи. Справа гвардейцы Доминиля захватывают две русские пушки почему-то покинутые своей прислугой. Почему? А вот почему: из-за дыма доминилевцы не видят, что прислуга-то на коней садится и за палаши берется. То-то сейчас вольтижерам навешают! И правда, первым от конно-артиллеристов пострадал сам дядя Паша, ему зацепили палашом щеку.

Неугомонные русские гусары вновь несутся на нас. По-моему, они совершенно счастливы от своей проделки, мы – напротив. По сценарию мы должны атаковать всего два раза. Орденский кирасирский и каре драгун – вот наша цель. И не с какими казаками, уланами, гусарами вообще не должны иметь дел. Об этом их должны были своевременно предупредить. Видимо, как всегда, факир был пьян... Но делать нечего, гусар надо как-то встречать. Призвать к их совести? Бесполезно, да и есть ли у них совесть? Тогда очень забавную шутку придумал Матвей. Он предложил вражьему эскадрону новую цель атаки – тылы наступающей французской пехоты. Он предложил им принять влево, сделать заезд и ударить в тыл любой понравившейся пехотной коробке. Что гусары с удовольствием и сделали! А мы наконец смогли атаковать долгожданное каре московских драгун. Когда я объезжал каре справа, то увидел жандарма Шуру–поэта. Его усы и бакены яростно шевелятся и завиваются в кольца, глаза горят из-под каски. Красное лицо и рот извергают заковыристые поэтические вирши: и налетели супостаты и что-то там солдаты, и что-то там тра-ля-ля-ля! Где-то рядом летает его поэтическая муза, но из-за порохового дыма и криков ее не особо-то видно и слышно присутствующим. Атака на московцев была нашим последним опусом в этой битве. Чем она закончилась? Да, собственно, ничем, как и в том году. Победила дружба! Мы не разбили русичей, русичи не разбили нас.

Потом мы ехали домой в лагерь. Я немного досадовал. Большинство пехотинцев, артиллеристов, ну и вообще всех тех, кто не имел лошадей и заботился только о себе, могли остаться на поле, а точнее в его окрестностях. Поскольку там сейчас правил бал турист безумный, открывалось огромное количество сувенирных лавок, где можно было приобрести любопытнейшие вещи, и пивных ларьков. Некоторые из наших безумно обогащались за счет безумного туриста, фотографируясь с ними за деньги. В итоге такого фотографирования за час набегала не плохая сумма. Хватит и на чупа-чупсы и на «какао с чаем». Еще можно было весело потусить, встретиться с друзьями, попить пивка на травке, делясь впечатлениями о прошедшей баталии, блестящих подвигах и славных атаках. О том, кто, сколько, кого и чем. Но из-за наличия лошади я вынужден, как послушный ребенок, посмотрев «спокойки», отправляться спать, т.е. в лагерь. А как бы мне хотелось остаться... Да что об этом говорить!

Мы едем за Сирским, окруженные волнующимся морем людей, машин, автобусов, набитых подростками. Все это орет, куролесит, скалится, бибикает и пожирает нас глазами. К одному такому автобусу, забитому 15-16-летними девушками, расплющивающими свои розовые личики об смотровые стекла, подъехал Костя Пакин. Оказавшись на уровне их лиц, он стал ласково трепать их заалевшие щеки рукой в белой кирасирской краге. Из-за стекла, конечно, никакого прикосновения не было, тем не менее, смущению и радости девушек не было предела. Да и мы посмеялись всласть.

Напоследок, интересная байка про награды. Оказывается, за Бородино вручают кресты – памятные знаки всем участникам сражения. Адъютант его Превосходительства набивает этими знаками свой вместительный подсумок. И кресты получает вся русская армия^[10], а у французов не получает никто, кроме...Лассаля. Наш Сирский как-то не озаботился и не заинтересовался получением памятных знаков для своего воинства. Что же касательно Лассаля, то он, как говорится, случайно проходил мимо вместительного подсумка с блестюшками и не упустил случая. Он буквально вцепился в г-на Вальковича руками, ногами и шпорами, пока не выпросил наград для себя и своих ребят. Собственно, Бог с ними с крестами. Зачем они нам? Разве что на стенку повесить с прочими бирюлями на память. На одежду не повесить – глупо, на форму – еще глупее. Во-первых, нет у французов такой традиции юбилейные награды вешать. А во-вторых, странно бы выглядели русские знаки на иностранной форме, более того на форме оккупантов.

[8] «Сабрэ» – сабли; «ан аван» – вперед (фр.)

[9] Клуб «Батальон Императорской Милиции», они же – Л-Гв. Финляндский полк.

[10] Информация от Лешки Белкина: далеко не вся. Кресты получили очень не многие, в основном салаги и москвичи.

Все, домой, к «мадамам, нянькам, куклам, танцам». Усталые, полные впечатлений, нагруженные вещами мы идем до шоссе, где нас ждет автобус. Такое ощущение, что их не убавилось, а прибавилось. Из всех биваков и лагерей потихоньку потянулись группами и по одиночке, заваленные шмотьем униформисты. Их миграция на вокзал, в автобусы и личный транспорт. Самые стойкие уедут завтра или даже после завтра, а те, кому нужно на работу, учебу, к любимым семьям уедут сегодня вечером. Едем и мы с Герцуней. По пути к шоссе меня остановил какой-то очумелый турист – молодой человек с девушкой. Он хорошо, дорого одет, с голливудской улыбкой. Турист стал извиняться и расспрашивать (его девушка безучастно стоит рядом). Я, собственно, не особо хотел вдаваться в подробности и проводить даже самый краткий экскурс в историю. Уж очень хотелось дойти побыстрей до автобуса и скинуть шмотки. Но турист оказался не просто турист. Он объявил, что очень хочет вступить в один из наших клубов и просил помощи, не зная, куда и к кому обратиться. Зацепило! Ну, если человек очень хочет... Надо помочь. Я стал рассказывать, а он не сводил счастливых глаз с моей каски.

Хочется написать пару строк благодарности людям, без которых сей труд не имел бы место быть. Прежде всего, огромное мерси и «сердце» Олегу Островскому (он же Герцог) и Алексею Белову (он же Белкин) за грамотные поправки и дополнения к тексту. Также большущее-пребольшущее спасибо Боре Мегорскому за кропотливое оформление текста, разбор на главы и редакцию. За фото и рисунки глубокий книксен О.Островскому, Берту (46-ой линейный), Б.Мегорскому, А.Штину, В.Нуждину, О.Полякову и А.Хариной.

Также большущее, с вот такой вот кистью, И.О.Терентьевой за терпеливый разбор авторских каракуль, коррекцию и печать. А также всем, кто почтил своим вниманием и не поленился прочесть мой скромный труд.

Серж